Азбука войны Авианалеты Болезнь Весна Гигиена Дрова Еда Землянка Каратели Лес Морковь Носилки Одежда Плуг Снаряд Училище Школа Я
Война была долгой, особенно для детей. Многие успели вырасти, многие — пойти в школу, которая продолжала работать под бомбежками и в самый лютый голод, или пройти почти половину школьного курса. Многие вырасти не смогли. Некоторые дети, оказавшиеся в оккупированных врагом областях, не учились, а день за днем выживали и спасались от карателей.
Все без исключения познавали жестокую грамоту жизни по новой азбуке — азбуке войны. Этот ненаписанный учебник мы собрали из воспоминаний людей, которые провели детство на войне.
«Эвакуация семей из Литвы проходила очень сложно и опасно. Товарный состав, в котором везли восьмилетнюю Раю с мамой, пятилетней сестрой и двухлетним братом, часто подвергался обстрелам и бомбардировкам. Все поезда, идущие впереди, были практически уничтожены. Когда прилетали вражеские самолеты и бомбили вагоны, всех матерей с детьми заставляли кидаться врассыпную и подальше от состава, так было легче уцелеть. Но многие при бомбежках, наоборот, собирались всей семьей в группы, которые прицельно накрывало одним снарядом. Очень многие погибли».
«Во время войны часто болели. Когда Рита и ее младшие брат с сестрой заболели скарлатиной, их положили в одну палату. Ухаживала за всеми больная Рита — санитарок не хватало.
Потом шестилетний брат заболел дифтеритом. Через несколько дней врачи сказали, что лечить его нечем, пусть идет домой и там умирает. Рита отвезла его домой на санках, привязав к спинке, чтобы не упал. Ходить он не мог. Мама выменяла где-то сливочное масло и свиной шпик, жарила с картошкой и кормила больного. Рита с сестрой ходили рядом и нюхали, но даже не думали просить. Знали, что это не для них, а для лечения брата».
«Во время войны всегда очень ждали весну, потому что появлялось много зелени, которую можно есть: хвощ, крапива, щавель и т. д. Так можно было дотянуть до лета, когда в лесу росли грибы и ягоды».
«Мыло стало очень дорогой редкостью, поэтому у многих были вши, в том числе и у учителей. Рите от отца осталась ручная машинка для стрижки волос, которой она стригла и детей, и учителей, когда они об этом просили. А вместо мыла использовали щёлок, его делали из золы».
«Семья жила в здании школы, которое отапливалось печами. Для них нужно было постоянно собирать сучья в лесу. Валить лес запрещалось. Иногда выделяли отдельные деревья, валить, пилить их и колоть дрова восьмилетней девочке приходилось наравне со взрослыми».»
«Острее всего стоял вопрос с питанием. Все, что можно было продать, продавали или меняли на еду. Свою одежду, велосипеды, что угодно. В соседней деревне можно было, например, платье сменять на чемодан картофельных очистков, которые шли в пищу. А однажды мама принесла кулек из деревни, открыла под пристальным взглядом трех пар голодных детских глаз, а в кульке полностью сгнивший горох».
«Мы, дети фронтовика, откапывали гнилую картошку в замерзших полях, чтобы мама могла накормить семью. Сколько бы мы ни зарабатывали потом и как бы хорошо ни жили, ту картошку помнили как дар и никогда не могли выкинуть даже крошечку хлеба».
«Немецкие бомбардировщики летали и бомбили преимущественно в вечернее и ночное время. Рите вместе со всей семьей приходилось вскакивать с кровати, хватать брата и сестру, убегать в лес и прятаться там в землянках».
«Жители сгоревшей деревни, оставшиеся в живых, перебрались в местечко под названием Монашик. Стали готовиться к зиме, строить землянки. Карательные наступления проводились постоянно, поэтому из Монашика пришлось перебраться в Земляное».
«Немцы дошли и до нашей Кокоревки. В 1941-м поселение горело два раза, последний раз дотла. В это время все мы прятались в лесу. Спустя время немцами было организовано карательное наступление. Больше всего свирепствовали полицаи — устраивали пожары, расстреливали людей. Кого-то забирали в плен. В тех, кто пытался бежать, стреляли. На поле и сейчас стоит памятник 11 убитым, в их числе грудной ребенок».
«Папа пропал без вести. Мы не знали, жив он, ранен или погиб. А тут огромная радость: мама получает письмо из госпиталя. Жив! Она наскоро собрала нас всех, договорилась, чтобы нас отвезли на станцию, ехать к отцу. Война уже кончилась, но там и тут оставались фашистские недобитки. Они напали на нас. В приступе бессильной злобы они кричали: «Фронтовичка? Ранен муж, награжден?». И начали бить маму плеткой на глазах четверых ее детей. Мы плакали, молили отпустить ее, но милосердия они не знали. Кое-как отвезли маму домой. Она долго страдала, а утром 2 августа открыла вдруг глаза: «Дети, сыграйте мне!». Мы все играли на разных инструментах, сквозь слезы дали пару тактов. Мама умерла с улыбкой».
«Всех, кого поймали, погнали в плен, только четыре семьи остались ждать на лугу, в том числе и мы. Утром просыпаемся, а вокруг никого: ни партизан, ни немцев, ни полицаев. Мы ноги в руки и обратно в лес».
«Линия фронта проходила в 45 км от школы, поэтому в лес за грибами женщины ходили группами — боялись дезертиров. Бабушка рассказывала, что очень страшно было ходить в деревню за молоком. Но она ходила через лес с чайником раз за разом, иначе дети просто не выжили бы».
«Если удавалось достать морковь, ее сушили в печи и заваривали, как чай, а свеклу использовали вместо сахара».
«Немцы поймали нас под урочищем Скуты (Брянская область), погнали в плен в Локоть. Пригнали, закрыли в сарай. Мы там просидели две недели, кормили нас супом из свекольной ботвы. Вдруг выпал случай сбежать. Удалось спрятаться под Суземкой. Недалеко был сосновый лесок, полный немцев. Поваром был русский пленный, который налил нам как-то бадью морковного супа и сказал, чтобы мы тикали — утром здесь будут наши. На следующий день слышим шум — наши с криком «Ура!» атаковали немцев. Никто не верил, что это свои, родные».
«Морковь дедушка с тех пор никогда не ел».
«Из соседних деревень на носилках моя бабушка и прабабушка носили навоз: у пары крестьян оставались коровы. Поднимали целину и руками копали картошку».
«Дети остаются детьми. Они продолжали играть, бегать и кататься с горки. Делать это приходилось в штанах с дырявыми коленками, даже в снежную зиму. Другой одежды не было, а материал для заплат быстро кончался».
«На селе, где жила семья, не было скота, лошадей и коров всех забрали. Арсению самому приходилось впрягаться в плуг вместо лошади и вспахивать поле, чтобы потом мама смогла посадить пшеницу, овощи. Так семья смогла выжить в голодные военные годы».
«В начале войны Толик был ранен осколком. Получилось это из-за любопытства. Мальчишки решили узнать, что находится внутри снаряда. Осколок ударил в область живота, спасло толстое пальто. Обошлось двумя неделями постельного режима».
«В 1944 году в Туле было создано Суворовское училище. Валера сразу подал туда заявление, но в училище сказали, что набор уже закончен. Валера с помощью бабушки составил письмо Ворошилову. Описал свое положение: мать умерла, отец на фронте, — и обратился с просьбой о зачислении.
Ответ, пришедший через месяцы, гласил: «Зачислить не можем ввиду отсутствия вакантных мест». К тому времени Валера давно учился в Тульском СВУ: дядя, опекун Валеры, решил не надеяться на помощь легендарного маршала, а обратился в обком партии».
«Школа-десятилетка была большой, двухэтажной, в ней учились дети из всех окрестных деревень. Школа на время войны не закрывалась, дети продолжали учиться, а учителя работать. Тетрадей в то время не было, писать приходилось на полях газет и книг, а также между строчками. Уроки делала при лучине».
«После войны начались мирные будни, дети пошли в школу. Один раз по дороге навстречу шел мужчина в военной форме. Толик окликнул его: «Дяденька, ты чей?» Он ответил: «Седов я». Вернулся без вести пропавший отец».